О жилище Романа Бабичева невозможно рассказывать обычным человеческим языком – в голову все время приходят термины вроде «тотальная инсталляция» и «ковровая развеска». Искусство везде – в комнатах, в коридоре и даже на потолке: плафон работы Георгия Рублева отлично сочетается с ампирными люстрами. Полный каталог коллекции, который сейчас готовится к печати, составляет пять увесистых томов. На выставке «Модернизм без манифеста. Русское и советское искусство в собрании Романа Бабичева» в Московском музее современного искусства мы увидим лишь небольшую часть из 3700 «единиц хранения». Читателям Harper's Bazaar Art коллекционер согласился показать свои сокровища еще до открытия.

Первый раздел собрания посвящен Союзу русских художников – в него в начале XX века входили и символисты, и мирискусники, и мастера импрессионистического направления. Второй, самый крупный – искусству 1910–1930-х годов, от «Бубнового валета» и до работ художников 30-х, не вписавшихся в прокрустово ложе соцреализма, тех, кого советская пресса клеймила за формализм. Важная часть этого раздела – то, что известный арт-критик Виктор Тупицын назвал «социалистическим модернизмом»: работы авторов, которые пытались изображать советскую действительность, но при этом вырваться из оков стиля, навязываемого сверху. «Соцреализма мы за свою жизнь видели слишком много. В том, что собираю я, нет свойственной ему фальши, больший упор на пластические, художественные задачи, чем на идеологию», – объясняет свой выбор коллекционер.

Третий раздел – послевоенное искусство: нонконформисты, «суровый стиль» и те же уцелевшие «формалисты» 30-х, в пору оттепели вновь заявившие о себе. Единственный «мостик» из XX века в наши дни – работы Константина Батынкова. «Этот художник продолжает линию, которая мне близка, – пластического искусства, а не концептуального», – говорит Бабичев. Раздел нонконформистов-шестидесятников невелик, но страсть к искусству, как вспоминает сам Роман, возникла у него именно благодаря этим художникам. «Начальный импульс дала выставка в павильоне «Пчеловодство» на ВДНХ в 1975 году. Это вторая в СССР разрешенная экспозиция «неофициального искусства». Я три часа отстоял на морозе в очереди, чтобы на нее попасть. Она произвела на меня эффект разорвавшейся бомбы. Работы Рабина, Краснопевцева, Плавинского были совершенно не похожи на все, что я видел раньше. Подобное было только на репродукциях в заграничных журналах и в книгах, где разоблачалось «западное антиискусство»: «Формализм», «Модернизм».

О собственной коллекции в студенческие годы мечтать, конечно, не приходилось. «Возможность собирать появилась у меня уже в 90-е, – рассказывает Бабичев. – Я нашел телефоны некоторых из этих художников, предлагал у них что-нибудь купить, но в ответ слышал: «Позвоните года через полтора». Немудрено: в конце 80-х «запретное» искусство вовсю коллекционировали иностранцы, мастерские многих художников почти опустели. Тут-то и пришло время для нового увлечения. В начале 90-х музеи активно выставляли искусство 1920–1930-х годов. Бабичева потрясли судьбы художников, не реализовавших себя, репрессированных или забытых лишь потому, что они не смогли найти общий язык с властью.

«Я понял, что эти мастера мне нравятся еще больше, чем нонконформисты, – вспоминает он. – На этикетках к картинам часто значилось «из собрания семьи автора». Это меня страшно удивило: я-то думал, что работы умерших художников давно в музеях». Бабичеву удалось познакомиться с семьями Ростислава Барто, Петровичева, Лентулова, Шевченко. «А потом процесс пошел сам собой – наследники начали «передавать» меня друг другу. Я покупал у них работы десятками.Зачем приобретать одну картину, когда можно пятьдесят или сто?» Так в собрании появилось несколько «монографических» коллекций отдельных авторов. Например, произведений ленинградца Александра Ведерникова больше восьмисот! При этом Бабичев не приобретает вещи лишь ради громкого имени автора: «Некоторые собирают картины как марки, «чтоб все было» – не важно, хорошая работа или плохая. Для меня принципиальны художественные достоинства». Поэтому, например, у него практически нет русских авангардистов. «После того как по ниве собирательства авангарда прошел великий коллекционер Георгий Костаки, там осталась выжженная земля», – шутит Роман. Живопись и графику дополняет скульптура тех же периодов. «Я начал собирать ее одним из первых, поэтому смог найти работы всех значимых авторов – Трубецкого, Голубкиной, Коненкова, Эрьзи, Сарры Лебедевой», – говорит он. Керамика и авторские гипсы красуются на комодах французского ардеко. Этот стиль хозяин выбрал не случайно. «Мне хотелось подобрать к искусству 30-х годов мебель того же периода. А в России в это время делали сосновые табуретки!» Собрание постоянно развивается: не слишком важные работы из тех, что в свое время покупались оптом, уходят, взамен приобретаются более редкие и ценные. Сам владелец сравнивает свою коллекцию с пирамидой: в основании менее значительные произведения, наверху – шедевры. «Я вынимаю кирпичики из нижней части, чтобы добавить в верхнюю». Процесс этот может продолжаться бесконечно.

«В том, что собираю я,
нет фальши, свойственной
соцреализму»